Любовь - кибитка кочевая [= Шальная песня ветра ] - Анастасия Дробина

– Что ж… Значит, этот день все-таки не мой. – Навроцкий шагнул к Данке, взял ее руку, поднес к губам, поднял глаза. Их взгляды снова встретились, и Данка поняла: сейчас он уйдет. И она больше не увидит его. Никогда.

– Казими-ир… – чуть слышно, со стоном вырвалось у нее.

– Не последний день живем, ясная пани, – спокойно, ободряюще сказал он. Быстрым движением перевернул ее кисть, поцеловал раскрытую, дрожащую, влажную от холодного пота ладонь и, не забрав со стола денег, вышел из зала. За столом Сыромятникова грянуло оглушительное «ура», купец подхватил Данку на руки.

– Моя! Моя! Несравненная! Божественная, моя! Все слыхали?! Никому не дам!

– Пусти ты меня, скотина вонючая… – шепотом сказала Данка, но ее голос потонул в диких воплях Сыромятникова и компании. Ей стало совсем плохо, снова пошла кругом голова от запаха водки и немытого тела, душной волной идущего от Сыромятникова, в ушах зашумело. И Данка поняла, что лучше всего сейчас будет упасть в обморок. Что она и сделала.

Открыть глаза Данка решилась только спустя пять минут в «актерской», куда ее после поднявшихся в зале испуганных криков и суеты отволокли цыгане. Украдкой осмотревшись из-под ресниц, она увидела, что лежит на узкой лавке, в головах – футляр от чьей-то гитары, а рядом сидит и в упор смотрит на нее Варька.

– Долго еще дурака валять будешь? Вставай!

Данка открыла глаза. Глядя в сторону, тихо, ненавидяще сказала:

– Не встану. Шагу не сделаю.

– Чайори, ты с ума сошла? – так же тихо, раздельно спросила Варька. – Восемь тысяч на кону! Встань и иди, ты цыганка! Со своим поляком как хочешь разбирайся после, а сейчас встань и иди! Ждут тебя!

– Как же вы мне, сволочи, осточертели все… – горько сказала Данка, отворачиваясь к замерзшему, мерцающему синими искрами окну. – Ступай, Варька… Выйду сейчас, только поди вон, ради Христа…

Варька еще минуту вглядывалась в нее. Затем поднялась и без единого слова вышла. Данка посидела немного, прижимаясь горящим лбом к ледяному стеклу. Затем резко встала, одернула муаровое платье так, что грудь чуть не выпала из декольте, схватила со спинки стула шаль и вышла из «актерской». За дверью к ней кинулись цыгане, что-то заговорили, загалдели все разом, начали хватать за руки, плечи, толкать в спину. Перед глазами мелькнуло потемневшее, неподвижное лицо Кузьмы (он один молчал), но Данка пронеслась мимо него, не обернувшись, с надменно вздернутым подбородком и, с силой оттолкнув руки цыган, быстро вышла, почти выбежала в сияющий зал, где ее встретил оглушительный взрыв аплодисментов.

…Домой цыгане вернулись глубокой ночью, возбужденные и счастливые. Вечер прошел с большим успехом, Данку не отпускали с эстрады, она по нескольку раз спела весь свой репертуар, плясала, снова пела, едва переводила дух, сидя за столом пьяного от водки и счастья Сыромятникова или у него же на коленях, и опять шла выступать. К двум часам ночи она была еле жива, но избавление пришло неожиданно: Сыромятников заснул прямо посреди «Не будите вы меня», уронив взлохмаченную голову на стол и своим храпом перекрывая хор цыган. Не проснулся он даже тогда, когда его на руках выносили из зала шестеро половых. Теперь можно было с чистым сердцем и огромным заработком ехать отдыхать.

– На ногах стоишь или извозчика взять? – озабоченно спросила Варька, когда они вместе с шатающейся от усталости Данкой вышли из задней двери ресторана на мороз. Остальные цыгане давно ушли вперед, из-за угла отчетливо слышались в ледяном воздухе их смех и возбужденный разговор. Вместе с ними ушел и Кузьма, так и не сказавший ни слова за весь вечер, так что Данка с Варькой стояли одни на пустой, заснеженной улице под редкими звездами. В ресторане уже погасили огни. Где-то далеко, на Большой Грузинской, слышался удаляющийся скрип полозьев, вялый собачий брех из-за забора.

– Я сама дойду, – чуть слышно сказала Данка.

– Держись за меня, – предложила Варька, но Данка, не взглянув, отстранила ее руку. Платок на ее волосах уже заиндевел, муаровое платье, выглядывающее из-под полушубка, тоже покрылось по подолу серебристой изморозью. Варька зябко стянула на плечах полушалок и заторопилась следом. Она тоже очень устала, отчаянно клонило в сон, но на душе было как никогда тревожно. Еще сильнее эта тревога стала, когда Варька заметила на углу неподвижную мужскую фигуру.

– Дмитрий Трофимыч?! – удивилась она, поравнявшись со стоявшим. Данка прошла мимо, не поднимая головы. Варька проводила ее взглядом и снова изумленно посмотрела на Митро. Тот, глядя в сторону, проворчал сквозь зубы:

– У вас разве заночевать сегодня?

– Сделай милость, морэ, – подумав, сказала Варька. Митро коротко взглянул на нее, кивнул и ускорил шаг.

Макарьевна в эту ночь не дождалась, по обыкновению, своих постояльцев: ее раскатистые рулады потрясали дом и отражались мелким дребезжанием рюмок в буфете. Варька вошла в сени первая, скользнула в горницу, на ощупь нашла свечу, спички, запалила огонь.

– Эй, где вы там? Данка, Кузьма, проходите!

Данка медленно прошла мимо нее в свою комнату и прикрыла дверь. Вскоре оттуда пробился дрожащий свет керосиновой лампы, послышался шорох одежды. Варька, не снимая полушубка, присела было на сундук в углу, но тут же вскочила: мимо нее, грохоча мерзлыми валенками, прошел Кузьма. Бешено ударила о стену тяжелая, разбухшая дверь.

– Чаворо, подожди! – кинулась к нему Варька. Кузьма остановился на миг, повернулся, резко отстранил, почти оттолкнул Варьку и вошел в комнату к жене, захлопнув за собой дверь.

Данка, которая стягивала через голову платье, услышала стук и вынырнула из волн малинового муара: сердитая, бледная до синевы под глазами, с рассыпавшейся прической. Увидев мужа, она отвернулась.

– А, ты…

– А ты кого ждала? – сквозь зубы спросил Кузьма, приближаясь. – Поляка своего?

Данка, не ответив, усмехнулась краем губ, отбросила за спину распустившиеся волосы, занялась платьем. Кузьма с минуту стоял неподвижно, молча, глядя дикими глазами на то, как она бережно, как живое, укладывает платье на спинку стула. Затем тихо спросил:

– Кто он? Давно знаешь его?

– Никто. Вовсе не знаю.

– Не знаешь? – повысил он голос. – Отчего же он тебе платья дарит? Деньги такие платит за тебя?!

Данка, не оглядываясь, пожала плечами:

– Его воля. Может статься…

Она не договорила: Кузьма метнулся к ней, сорвал платье со спинки стула и дернул расшитый лиф так, что тот, жалобно затрещав, порвался до самой юбки. Данка беззвучно ахнула, схватившись за щеки. Жалобно сказала:

– Ой, скоти-ина…

– Что?! – Кузьма ногой отбросил испорченное платье, схватил Данку за руку, заставил встать. Она, зашипев, отпрянула было в сторону, но муж поймал ее за распущенные волосы – и ударил. Наотмашь, по лицу, сразу же разбив губу. Потом еще раз. И еще.

От последней оплеухи Данка упала на пол. Медленно поднялась, не глядя на Кузьму, вытерла попавшую на подбородок и щеку кровь, устало, без злости усмехнулась: